Памяти художника и коллекционера Владимира Алексеевича Мороза (1929 — 2022)
ЧАСТЬ I
Владимир Алексеевич Мороз родился 24 декабря 1929 года в Москве. Отец – Мороз Алексей Андронович – директор школы для беспризорных на Смоленской площади, обучающей детей по методу Макаренко. Мать – преподаватель той же школы – Бурикова Татьяна Николаевна.
Володя начал рисовать, как все в раннем детстве. В десять лет отец, желавший, чтобы сын стал художником, определил его в Московскую среднюю художественную школу для одаренных детей. Художник Аэлита Ломакина, сидевшая с Володей за одной партой, вспоминала: «Он все время рисовал. Был страстно увлечен…». В пятнадцать лет Володя уже сам зарабатывал (горькой «модой» того времени среди вдов и осиротевших детей стало увеличение и ретуширование фотографий, как правило, с «удостоверений личности» – паспортов, военных билетов). Заказов было не счесть. Родной дядя, воевавший, но уцелевший, научил его этому ремеслу. Володя работал с усердием художника (может быть, в этом сказался прадедушкин дар – тот был деревенский ремесленник-игрушечник).
В старших классах, убегая со школьных уроков, чтобы обойти все букинистические магазины, Володя из страстной любви к живописи и жажды к знанию искусства начал собирать репродукции произведений великих художников. Возник узкий круг коллекционеров, не стяжателей – ценителей мирового искусства, собирателей произведений больших мастеров в великолепных по тем временам полиграфических изданиях (“L’illustration”, “Studio”, “Kunst” и наиболее полных монографиях издания Зеймана). Их было пять-шесть солидных мужей: М.В. Куприянов – один из Кукриниксов, С.Н. Иванов – редактор Госполитиздата, М.В. Алпатов – известный искусствовед, А.Б. Юмашев – герой-летчик, – и среди них юноша (все они были друзья и называли себя «королями репродукций»). Мировое искусство и общение со старшими друзьями формирует мировоззрение молодого человека. В конце сороковых годов начинаются поиски своего пути в искусстве.
Пятидесятые-шестидесятые годы – самые плодотворные в жизни художника. Воплощению замыслов помогает ежедневная многочасовая работа над рисунком или у мольберта. Держа кисть, забывал о времени. С тех пор контрактура безымянного пальца правой руки. Свои мысли об искусстве, о месте художника в окружающем мире он записывает и объединяет названием: «Взгляд на искусство изображения как на искусство зрительной абстракции». Небольшая по объему, несколько десятков страниц, рукопись дает ключ к пониманию его живописных работ, которые с годами усложняются, теряют предметность.
В эти же годы он друг и помощник в творчестве (покупатель картин) Р.Р. Фалька, называвшего Мороза «лучшим глазом Москвы». Близким товарищем, с которым Володя встречался почти ежедневно, был Олег Прокофьев (сын Сергея Прокофьева) – «человек утонченного восприятия и думания, живописец и, не в пример некоторым, кое-что ведающий в живописи других». Среди тех, с кем дружит и кому помогает Мороз в эти годы, Л.Ф. Жегин – «неоцененный живописец и теоретик», А.Ф. Фонвизин – «истинный свободный художник», В.Е. Татлин – «чудо человек, скромнейший и величайший из современников». Старшие друзья высоко ценят независимость живописных работ Мороза, помогая поверить в правильность выбранного пути.
В шестидесятые-семидесятые годы Владимир Мороз – художник, знаток искусства, собиратель по наитию, опыту, знанию – обладатель одной из уникальных коллекций от иконописи до русского авангарда.
Постепенно волна интереса к иконописи, спасаемой в провинции «вечными студентами», к русскому авангарду, спасаемом от уничтожения истинными знатоками искусства, а точнее осведомленность о стоимости того и другого, докатилась до советских властей. Коллекционирование стало опасным делом. В июне 1974 года стараниями КГБ Владимир Алексеевич оказался в застенках Лефортовской тюрьмы. Коллекция была конфискована.
За любовь ко всему настоящему, за смелость быть свободным художником среди несвободы В.А. Мороз получил антисоветскую статью. В приговоре сказано: «В период с 1954 по 1974 годы Мороз занимался преступной деятельностью, распространяя произведения, содержащие заведомо ложные измышления, порочащие общественный и государственный строй…». Это за свое всегда независимое отношение к окружающему миру, за сознание себя свободным человеком в несвободном обществе, за картины, которые писал, за художников, которых поддерживал, за переделкинский дом, который строил, чтобы открыть в нем свободный музей свободных живописцев, за солженицынский «Архипелаг Гулаг», за другие запрещенные книги, перечень которых составлял несколько томов 90-томного дела Мороза. Какая ирония судьбы! Полное собрание сочинений Л.Н. Толстого (тоже «арестованное») состояло из 90 томов.
Мир в день ареста в один миг из яркого, живого стал грязно-серым: стены, одежда, человеческие лица на несколько лет потеряли краски. Для художника зрительный голод страшнее лишений физических. Самой яркой картиной стало небо, обрамленное тюремными стенами прогулочного двора. Живой, ежесекундно меняющийся мир. Взгляд провожал плывущие над головой облака от края и до края. Тогда, вероятно, и родилось понятие «край-кольцо-начало картины, как начало божьего мира», ставшее основой созданного Морозом метода рисунка «Путь». Глаз художника искал и находил живописность в переливающейся грязи, смешанной со снегом, в складках подушки, в толпе заключенных, ждущей своей очереди перед дверью столовой. «Рисовать можно все», – запишет Владимир Алексеевич в своем тюремном дневнике, на обложке которого печатными буквами вывел: «Выписываю из Пушкина, Чехова, Толстого». Этой надписи надзирателям было достаточно, чтобы не читать содержимое. Свои мысли заключенным записывать было запрещено. А когда среди сокамерников появились ученики, делающие поразительные успехи в рисунке, Мороз продолжит: «Рисовать может каждый». Чудом сохранились карандашные рисунки Владимира Мороза, сделанные в заключении.
Стараться выжить в условиях советских исправительных лагерей – занятие бессмысленное: жизнь в них мало чего стоит, жить надо было неумирающим. Прежде он понимал бы под этим искусство. Оказалось, что для него «вечным» стала Мысль, под которой он понимал мысль религиозную. Гиппократовское «Жизнь коротка – искусство вечно» переосмыслилось в «Жизнь коротка – мысль вечна».
Поддержкой и опорой арестанта стал заново открытый им религиозный мыслитель Толстой, вместе с другими книгами Мороза брошенный в ту же тюрьму (конфискованные книги грудой были свалены в одну из лефортовских камер, пополнив знаменитую библиотеку, состоящую из множества отнятых у жертв КГБ книг за все годы советской власти). Первой книгой, которую Мороз попросил в тюрьме для чтения, был толстовский «Круг чтения». Синий том принесли с оторванным корешком. Подозревали: раз просит – значит что-то спрятал. «Компромат» искали повсюду. Его домишко в деревне Шишкино под Тарусой разобрали по бревнышку. Зато картины художника Ильи Кабакова, одним из первых собирателей которого был Мороз, выбрасывали при обыске из окон прямо в сад. В этот же период пропала большая часть живописных и графических работ Владимира Мороза.
В лагере ГУЛАГа ША-22 УЮ 400/6 Владимир Алексеевич дал себе слово: «Если будет на то божья воля – останусь живым и вернусь, – запустить во всеобщее внимание людей Толстого как религиозного учителя». Обещание, данное себе, он выполнил, являясь составителем и издателем 14 выпусков «Толстовского листка. Запрещенный Толстой», выборки мыслей из своего тюремного дневника «Толстой в моей арестантской жизни», выборки мыслей из дневников Толстого «Книга, которую давно дожидается человечество. Толстой мысли», «Свода мыслей Л.Н. Толстого», составленного В.Г. Чертковым, впервые опубликованного в 2019 году на сайте «свод-мыслей -толстого.рф».
Издание философско-религиозных работ Толстого, начатое в 1990 году, заняло около тридцати лет. Незадолго до своего ухода Владимир Алексеевич сказал: «Ради Льва я пожертвовал своим рисовальным».
Много картин, написанных Морозом после выхода на свободу, погибло при пожаре на даче в Переделкине в конце 1980-х. Но работать по своему методу рисунка «Путь» Владимир Алексеевич продолжал до конца жизни. Самые на его взгляд интересные мотивы, особенно работы 1998 года (некоторые из них представлены на выставке), художник мечтал продолжить на метровых квадратных холстах.
В 2019 году в дом к Морозу пришел англичанин Дэвид Вонсборо – художник, писатель, ученый из Новой Зеландии. На стене, прямо при входе висело несколько графических работ 1998 года. Увидев их, гость замер и только повторял: «Кто? Кто это рисовал?». Долго, задумавшись, смотрел. Потом сказал: «Когда-нибудь для этих четырех работ построят храм.»
В тот же вечер написал у себя в фейсбуке: «Я увидел четыре самые значительные его картины. Они абстрактные, так как на них нет привычных, узнаваемых очертаний, но они очень точно отражают взаимосвязь прошлого и будущего в настоящий момент. Это очень глубокие работы».
Никому, за исключением самых близких, не показывал Владимир Алексеевич свои картины. У него не было ни одной персональной выставки. Большая часть его работ погибла в жизненных передрягах. Но вот что пишет[А1] вдохновительница художников-шестидесятников Лариса Пятницкая (Лорик) в своей книге «Праздник моей революции»: «Владимир Алексеевич Мороз – сам по себе целая эпоха. Москва 70–80 годов становится богаче и ярче, когда ее расцвечивает своими многочисленными дарованиями Володя Мороз – художник, одаренный, пожалуй, даже больше, чем такие признанные гении, как Кандинский, Малевич и Шагал, не говоря уже о других, помельче».
ЧАСТЬ II
В 1979 году, выйдя из заключения, лишившись своей уникальной коллекции живописи, конфискованной КГБ, Владимир Алексеевич Мороз дал себе слово никогда ничего больше не коллекционировать. Но встреча с крестьянкой Любовью Майковой (Тетей Любой) изменила его решение.
Из воспоминаний Владимира Мороза: «Летом 1984 года я жил на Волге. Один местный житель сказал, что хочет отвезти меня к своей давней знакомой: «Ей надо помочь. Если вы купите у нее соленые грибы, поможете материально… Сначала мы ехали разбитым проселком до пристани «Белый городок», потом катером до причала «Селищи». Войдя в дом, я залюбовался. Крайне скромное жилище было ухожено глазом художника. Я называю это «эстетическим порядком» (самое обыденное, непритязательное, даже убогое, любовным отношением к нему волшебно преображается). Взгляд мой приковали стены, на которых висели небольшие картинки, некоторые в рамках, под стеклом, другие – просто приколотые булавками: «это я просто природу изобразила», «это домик моего отца», «это двор курочек», «это отдых задумчивых решений», «это вечная пара на прогулке», «это дом вдовы солдата, прощай». Я почувствовал, что передо мной художник. Чистый, с детской душой. Перебирая отданные мне тетей Любой гуаши,, я все больше убеждался, что вижу работы истинно народного, что в первую очередь означает самостоятельного, не наученного дурному художника. Много позже мировая знаменитость Илья Кабаков скажет, увидев работы Любови Майковой: «Оказывается, настоящие аристократы – это крестьяне».
Следующим «аристократом» был встреченный на Арбате в 1990 году самодеятельный художник из Подмосковья Василий Васильевич Григорьев.
В 1991 состоялась первая поездка в деревню Меховицы к Павлу Петровичу Леонову – художнику, по мнению Мороза, мирового уровня.
В 1993 году во время открытия памятного знака Казимиру Малевичу произошло знакомство с его племянником инженером-конструктором Владимиром Александровичем Богдановым, который по просьбе Мороза написал цикл из 6 картин «Памяти дяди Казимира Малевича», высоко оцененный исследователями русского авангарда как особо значимое, самостоятельное художественное явление.
Следующим художником, обогатившим коллекцию «Музея Русской народной живописи (собрание В.А. Мороза и А.Е. Годик)» стал псковский художник-самоучка Комолов Николай Александрович.
Из Архангельской губернии Вельского края приехали картины иконописца Третьякова Константина Ивановича.
В Ялте состоялась встреча с ветераном Великой Отечественной войны Александром Леоновым, рисующим мирные пейзажи и эпизоды прошедшей войны, в которых сам участвовал.
Из Одессы привезли картины бывшего есаула Зануды Петра Филипповича. Всех не перечесть.
Последним открытием в 1998 году, состоявшимся прямо на земле у входа в Ясную Поляну, где лежали картонки с живописью, стали работы художницы Анастасии Николаевны Дербеневой, которая была родом из семьи потомственных игрушечников деревни Филимоново. Ее цветущие березы покорили директора Пушкинского музея Ирину Александровну Антонову.
Картины художников из народа, собранные В. А. Морозом и А.Е. Годик, представляют уникальное собрание, которое должно было стать государственным «Музеем русской народной живописи».
В книге В.А. Мороза «Толстой в моей арестантской жизни» (выборка мыслей из тюремного дневника) есть такие строчки: «Учитель Лев говорит, что «совершенствование в том и состоит, чтобы забыть себя и помнить другого». Последние десятилетия своей жизни о себе как о художнике Владимир Алексеевич, казалось, забыл, ради тех, «кого приручил», – художников из народа, ведь именно им, как он был уверен предстоит стать творцами искусства будущего.
Первая выставка В. А. Мороза, к сожалению, посмертная, не случайно проходит в стенах экспозиции «Музей русского лубка и наивного искусства» Галереи Ильи Глазунова. Как будто тетя Люба, Леонов, Григорьев и все те самоучки, в которых В.А. Мороз разглядел независимых художников, похлопотали за своего коллекционера и пришли поддержать его – такого непонятного, но, как и все они, самостоятельного художника, бесстрашно соединившего пути живописи и жизни.
В папке при разборе рисунков Владимира Алексеевича Мороза нашлась сделанная его рукой записка: «Мой рисунок – рисунок моего мировоззрения» и еще одна: «Это не искусство – это биография».
А.Е. Годик
9 декабря 2022 года. Москва