Художественное образование Елена Владимировна Колат получала не в учебном заведении. Ей выпало счастье принять основы ремесла, что называется, из рук в руки. И не одного, а нескольких ремёсел, и не сразу, а постепенно, с годами. От Екатерины Терентьевны Беклешовой — технологию изготовления мягких театральных кукол (их ещё называют «куклы с мягкой мимикой») в 1960-е. От монахини Иоанны (Юлии Николаевны Рейтлингер), духовной дочери о. Сергия Булгакова и о. Александра Меня, — азы иконописи в 1970-е. От Валерия Всеволодовича Каптерева и Татьяны Александровны Шевченко — живописи в 1980-е.
Линия становления: кукла — икона — станковая картина.
Ретроспективно в таком внешнем, казалось бы, — ну дала судьба знакомство с одним человеком, затем с другим, с третьим, открылась эта грань, потом иная — ходе событий видится особая внутренняя логика. Недаром домашнее пространство Елены Колат устроено так, что она не пишет картины и иконы в одной и той же комнате — это разные зоны её творческого существования. И так же недаром едва ли не охотнее всего она изображает сцены, связанные с детством в Малом Головине переулке, в сердце, недрах старой Москвы в те годы ещё по большинству неприкосновенных.
Хочется осмыслить этот путь, даром что сама Колат вовсе не причисляет себя к художникам-философам. Основным для себя она полагает простодушие, отсутствие рефлексии; ставя перед собой чисто живописные задачи, не помышляет ни о чём более.
От маленького человека к маленьким человечкам дистанция минимальная; ребёнок не отделяет себя от куклы, они товарищи, равно одушевлённые. Дитя наивно в том смысле, в котором наивен любой изобретатель, предлагающий применять то, чего не существовало ранее. В детстве мы придумываем для себя мир, не полагая его как нечто само собой данное. И не случайно на пороге старости возвращаемся к ранним впечатлениям, полагая их самыми… достоверными, уже ни в коем случае не применяя эпитет «наивный» в значении «незрелый». Себя-детей мы по прошествии лет уже видим мудрыми.
Детский рисунок, созданный до или помимо знакомства с академической традицией, в чём-то более точен, чем искусное мастеровитое изображение, созданное после многолетних штудий. В нём меньше жизнеподобия — и тем самым иллюзорности: автор не помышляет о переводе на плоскость того, что мы видим в объёме и домысливаем целиком и полностью. В детском рисунке и в наивном искусстве взрослых людей плоскость холста или листа — не условность, а конкретика, естественная среда обитания образов, рождённых вот-сейчас восприятием действительности и переработанных воображением. Ребёнок расскажет и о том, что нет на его рисунке, потому что присутствие этих элементов понятно ему самому, и он полагает, что остальные по умолчанию разделяют его представления — а как иначе?
Как много станковистов с течением лет избавлялись от академических навыков, заново открывая для себя порождающую плоскость!..
Столь же велика дистанция от иконы до станковой картины. Древняя иконопись отказалась от объёма и жизнеподобия, излишних для решения задачи перенести, изображая, духовное начало в тварный мир. Достаточно контуров. Эмоция передаётся колористически. Всё остальное избыточно.
Есть художники, чья палитра после иконописной практики существенно обогатилась. Такова Елена Горина, такова и Елена Колат. Скупой на пластические ходы канон даёт невероятную свободу в области цвета. Для Колат путь к станковой картине после иконописного опыта оказался естественным.
Так родилось то, что сама Елена Колат определяет как «наивный импрессионизм»: её персонажи немножко кукольны, сюжет, лежащий в основе изображения, лаконичен, одновременно и конкретен, и обобщён, цвет всегда богат и насыщен. Её наив — не «от сохи» или «станка», но от культуры, что не мешает прозрачности её подхода и ясной читаемости посыла. Многие картины сопровождаются подписями; это иконописно-лубочный ход, при котором картинка неотделима от текста, от истории, события, мельчайшего — впервые в парикмахерской — и укрупнённого переживанием. Деревенские герои Колат равны самим себе. За столом или в бане, они не притворяются никем другим, их масштаб не гиперболизирован, они просто живут, так же, как и автор, не рефлектируя свою жизнь, но оставаясь — теперь уже для нас, зрителей — ярким и цельным визуальным впечатлением.
Художница умудрилась сохранить тот способ и масштаб видения и изображения мира, при котором жизнь — не трагедия и не фарс, а только процесс, идущий во времени и пространстве. Если для этого нужно быть наивным художником, что ж, тогда это и есть определение манеры Елены Колат.